Необычный монах. Страница 1

Эллис Питерс

Необычный монах

Предисловие

Брат Кадфаэль предстал перед читателями уже зрелым, многоопытным мужем на пороге шестидесятилетия. Из них он последние семнадцать лет носил тонзуру. Когда я задумала написать детективный роман на основе подлинной истории Шрусберийского аббатства двенадцатого столетия, мне потребовался главный герой, средневековый аналог современного сыщика — наблюдательный, знающий жизнь и искренне приверженный справедливости. Так возник и оказался в центре повествования этот монах. В то время я и представить себе не могла, на что себя обрекаю, — как захватит меня этот образ и какую роль предстоит сыграть ему в моей писательской судьбе. Тогда я вовсе не намеревалась писать о Кадфаэле целую серию книг и, едва закончив «Страсти по мощам», тут же принялась за детектив из современной жизни. В Шрусбери двенадцатого века я вернулась позднее, когда не смогла противостоять искушению написать очередную книгу, сюжет которой развивался бы на фоне драматических событий, связанных с осадой Шрусбери и расправой, учиненной королем Стефаном над защитниками города, каковая последовала вскоре после достопамятной поездки приора Роберта в Уэльс за мощами Святой Уинифред. С тех пор брат Кадфаэль зажил полнокровной жизнью, зашагал из книги в книгу, и пути назад у меня больше не было.

Поскольку действие первой книги почти целиком происходит в Уэльсе да и в последующих нередко переносится за валлийскую границу, что и естественно, коль скоро дело касается истории Шрусбери, Кадфаэль должен был быть валлийцем и чувствовать себя в тех краях как дома. Что же до имени героя, то, признаюсь, выбрала я его лишь потому, что оно чрезвычайно редкое. В истории Уэльса это имя встречается лишь единожды и больше не упоминается даже при описании жизни и деяний человека, получившего его при крещении. Однако мне удалось выяснить, что Святой Кэдог, современник и соперник Святого Давида, прославленный святитель из Глэнморгана, при крещении был назван Кадфаэлем, хотя, по свидетельству сэра Джона Ллойда, стяжал громкую славу и вошел в анналы церковной истории под именем Кэдог. Имя, в котором святой, по всей видимости, не имел ни малейшей надобности и которое, насколько мне известно, больше и вовсе нигде не поминается, оказалось как нельзя более подходящим для моего героя, человека верующего, но отнюдь не святого. Впрочем, если верить преданиям, Святой Кэдог, при всей своей святости, обидчикам спуску не давал, как и большинство людей подобного склада. Что же до моего монаха, то он был задуман мною как человек, обладающий широчайшими — вовсе не монашескими — познаниями о мире и неистощимым запасом терпимости по отношению к людям. Опыт крестоносца и моряка, знававшего и возвышенные порывы, и горькие разочарования, с самого начала был частью этого образа. И лишь со временем читатели стали интересоваться подробностями его прежней, прошедшей в странствиях жизни и задаваться вопросом, как и почему он стал монахом.

Возвращаться назад во времени и писать о похождениях моего героя мне не хотелось, ибо я была захвачена работой и год за годом со все возрастающим напряжением писала одну книгу за другой. Но когда мне предоставилась возможность написать о прошлом брата Кадфаэля небольшую повесть, я не преминула с удовольствием ею воспользоваться.

История, которую вам предстоит узнать, это не история обращения Кадфаэля. Он всегда веровал, веровал безоговорочно и никогда не терзался мучительными сомнениями, ибо оставался чужд вздорным ересям, не примыкал к сектам и не вникал в теологические тонкости, породившие церковный раскол. То, что происходит с ним по дороге в Вудсток, представляет собой некое внутреннее откровение. Он открывает для себя и принимает как данность тот факт, что прежняя его жизнь, деятельная и зачастую сопряженная с насилием, пришла к своему естественному завершению. Ныне перед ним встают иные задачи и ждет его иная судьба.

В Индии существует обычай, согласно которому человек, достигший высокого положения, богатства и власти, однажды отрекается от всего, чем обладает. Пора эта определяется не возрастом, а внутренним преображением, убежденностью, обретение которой побуждает человека облачиться в желтое одеяние саньяси и с одной лишь чашей для подаяния уйти в мир и вместе с тем — из него.

Невзирая на разницу в климате и традициях, различие между шафрановой робой и черной мешковатой бенедиктинской рясой — жизнь аскета в пустыне и жизнь христианского монаха, отгородившегося от мирской тщеты стенами обители, — это явление одного порядка, того же, что и вступление Кадфаэля в орден Святого Бенедикта, принятие им пострига в Шрусберийском аббатстве Святых Петра и Павла.

Став монахом по велению сердца, он, полагая, что на то есть основания, может позволить себе отступить от строгих монастырских правил, но свято чтит орденский устав и никогда не забывает принесенного обета.

Эллис Питерс, 1988 г.

Свет воссиявший по дороге на Вудсток

Той поздней осенью 1120 года королевский двор не спешил возвращаться в Англию, хотя беспорядочные стычки, сопутствовавшие последним дням войны, уже стихали, а навязанный силой мир был скреплен королевским браком.

Долгих шестнадцать лет король Генри неутомимо и безжалостно сражался, плел интриги и строил козни, но теперь борьба пришла к благополучному завершению и наконец монарх мог с удовлетворением перевести дух, ибо он стал властителем не только Англии, но и Нормандии. Земли, непредусмотрительно превращенные Вильгельмом Завоевателем в два отдельных удела и розданные его старшим сыновьям, теперь вновь слились воедино под властью младшего. Поговаривали, будто он приложил руку к устранению обоих братьев. Так или иначе, одного из них торопливо зарыли в могилу под башней Винчестерского замка, тогда как другой томился в заточении в Девайзесе и перспектива его освобождения представлялась более чем сомнительной.

Двор мог позволить себе праздновать победу, в то время как король Генри аккуратно подбирал последние концы, дабы закрепить свои приобретения и обеспечить их безопасность. Готовый к отплытию королевский флот стоял в Барфлере, и можно было надеяться, что государь вернется домой до конца месяца. Правда, многие из баронов и рыцарей, воевавших на стороне короля, ждать не хотели и, нанимая суда, возвращались в Англию вместе со своими людьми.

Был среди них и некий Роджер Модуи. На родине его ждала молодая, красивая жена и довольно запутанная судебная тяжба. Кроме того, ему предстояло переправить туда двадцать пять человек, а по прибытии еще и расплатиться с большинством из них. Среди разномастного отребья, набранного им в Нормандии, было, не считая его собственной челяди, два-три человека, которых он, пожалуй, был бы не прочь оставить у себя на службе и в Англии, во всяком случае, до тех пор, пока не вернется благополучно в свой манор. А возможно, и несколько дольше.

Во-первых, его заинтересовал писец — бродячий грамотей, подавшийся в солдаты. Кем бы он ни был прежде — пусть даже лишенным сана священником, — этот прощелыга основательно знал латынь, превосходно умел копировать документы и мог составить подобающее прошение как раз к началу королевского суда в Вудстоке.

Вторым был грубоватый вояка родом из Уэльса, хоть и своевольный, но зато видавший виды, искушенный в обращении со всякого рода оружием, а вдобавок, что немаловажно, еще и честный. Коли уж такой человек даст слово, то непременно будет его держать. На валлийца можно было положиться и на суше и на море, ибо за плечами его имелся немалый опыт службы и там и там. Роджер не заблуждался на свой счет, сознавая, что едва ли внушает людям особую любовь, и не без основания сомневался как в доблести, так и в преданности даже собственных слуг. Но этот валлиец из Гуинедда, побывавший в Антиохии, Иерусалиме и еще Бог весть в каких краях, усвоил кодекс воинской чести настолько твердо, что он стал частью его натуры. Согласившись поступить на службу, он независимо от приязни или неприязни будет служить, и служить так, как должно.